Неточные совпадения
Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть
сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел
писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец,
напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в один вечер, кажется, всё
написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я
написал.
И я
написал последний стих. Потом в спальне я прочел вслух все свое
сочинение с чувством и жестами. Были стихи совершенно без размера, но я не останавливался на них; последний же еще сильнее и неприятнее поразил меня. Я сел на кровать и задумался…
— Сын мой, покойник,
написал небольшое
сочинение, опровергающее Лейбница и вообще всякую теодицею, как сугубую ересь и вреднейшую попытку примирить непримиримое.
— Да — что же? — сказала она, усмехаясь, покусывая яркие губы. — Как всегда — он работает топором, но ведь я тебе говорила, что на мой взгляд — это не грех. Ему бы архиереем быть, — замечательные
сочинения писал бы против Сатаны!
—
Написал он
сочинение «О третьем инстинкте»; не знаю, в чем дело, но эпиграф подсмотрел: «Не ищу утешений, а только истину». Послал рукопись какому-то профессору в Москву; тот ему ответил зелеными чернилами на первом листе рукописи: «Ересь и нецензурно».
— Давно. Должен сознаться, что я… редко
пишу ему. Он отвечает мне поучениями, как надо жить, думать, веровать. Рекомендует книги… вроде бездарного
сочинения Пругавина о «Запросах народа и обязанностях интеллигенции». Его письма кажутся мне наивнейшей риторикой, совершенно несовместной с торговлей дубовой клепкой. Он хочет, чтоб я унаследовал те привычки думать, от которых сам он, вероятно, уже отказался.
— А вот тут
пишут, — читал он еще, — что
сочинения госпожи Жанлис перевели на российский язык.
— Только вот беда, — продолжал Леонтий, — к книгам холодна. По-французски болтает проворно, а дашь книгу, половины не понимает; по-русски о сю пору с ошибками
пишет. Увидит греческую печать, говорит, что хорошо бы этакий узор на ситец, и ставит книги вверх дном, а по-латыни заглавия не разберет. Opera Horatii [
Сочинения Горация (лат.).] — переводит «Горациевы оперы»!..
«Ведь я любил ее, истинно любил хорошей, чистой любовью в эту ночь, любил ее еще прежде, да еще как любил тогда, когда я в первый раз жил у тетушек и
писал свое
сочинение!» И он вспомнил себя таким, каким он был тогда.
Он на эту же тему и
писал свое
сочинение.
Мое намерение выставлять дело, как оно было, а не так, как мне удобнее было бы рассказывать его, делает мне и другую неприятность: я очень недоволен тем, что Марья Алексевна представляется в смешном виде с размышлениями своими о невесте, которую сочинила Лопухову, с такими же фантастическими отгадываниями содержания книг, которые давал Лопухов Верочке, с рассуждениями о том, не обращал ли людей в папскую веру Филипп Эгалите и какие
сочинения писал Людовик XIV.
— Но что же смотрит правительство? Ах, как мне жаль вас! Andrй! ведь правительство обязано поддерживать дворянское сословие? ведь дворяне — это опора? Ты, конечно,
напишешь об этом в своем
сочинении… n’est-ce pas? [не правда ли? (фр.)] Ax, как мне жалко, как жалко вас!
— Я больше всего русский язык люблю. У нас
сочинения задают, переложения, особливо из Карамзина. Это наш лучший русский писатель. «Звон вечевого колокола раздался, и вздрогнули сердца новгородцев» — вот он как
писал! Другой бы сказал: «Раздался звон вечевого колокола, и сердца новгородцев вздрогнули», а он знал, на каких словах ударение сделать!
Он стал говорить о музыке, о Лизе, потом опять о музыке. Он как будто медленнее произносил слова, когда говорил о Лизе. Лаврецкий навел речь на его
сочинения и, полушутя, предложил ему
написать для него либретто.
В статье «О путешественниках» (из
сочинений Лафатера) Пущин
писал: «Путешественники по должности…
Бертольди тотчас села к столу и начала
писать.
Сочинение у нее не ладилось, и она разорвала несколько записок.
Перед экзаменом инспектор-учитель задал им
сочинение на тему: «Великий человек». По словесности Вихров тоже был первый, потому что прекрасно знал риторику и логику и, кроме того, сочинял прекрасно. Счастливая мысль мелькнула в его голове: давно уже желая высказать то, что наболело у него на сердце, он подошел к учителю и спросил его, что можно ли, вместо заданной им темы,
написать на тему: «Случайный человек»?
Герой мой вышел от профессора сильно опешенный. «В самом деле мне, может быть, рано еще
писать!» — подумал он сам с собой и решился пока учиться и учиться!.. Всю эту проделку с своим
сочинением Вихров тщательнейшим образом скрыл от Неведомова и для этого даже не видался с ним долгое время. Он почти предчувствовал, что тот тоже не похвалит его творения, но как только этот вопрос для него, после беседы с профессором, решился, так он сейчас же и отправился к приятелю.
— Потому что вы описываете жизнь, которой еще не знаете; вы можете
написать теперь
сочинение из книг, — наконец, описать ваши собственные ощущения, — но никак не роман и не повесть! На меня, признаюсь, ваше произведение сделало очень, очень неприятное впечатление; в нем выразилась или весьма дурно направленная фантазия, если вы все выдумали, что
писали… А если же нет, то это, с другой стороны, дурно рекомендует вашу нравственность!
Кстати: мне всегда приятнее было обдумывать мои
сочинения и мечтать, как они у меня напишутся, чем в самом деле
писать их, и, право, это было не от лености.
—
Сочинение теперь
написал, которым прославился на всю Россию.
Ему было легко учить Юлию: она благодаря гувернантке болтала по-французски, читала и
писала почти без ошибок. Месье Пуле оставалось только занять ее
сочинениями. Он задавал ей разные темы: то описать восходящее солнце, то определить любовь и дружбу, то
написать поздравительное письмо родителям или излить грусть при разлуке с подругой.
— Так точно, господин капитан. За то, что я
написал самое глупое и пошлое
сочинение, которое когда-либо появлялось на свет божий.
К тому же кадета Александрова соблазняла та легкость, с которой он
писал всегда на полные двенадцать баллов классные
сочинения, нередко читавшиеся вслух, для примера прочим ученикам.
— До моего сведения дошло, что вы не только
написали, но также и отдали в журнальную печать какое-то там
сочинение и читали его вчера вечером некоторым юнкерам нашего училища. Правда ли это?
Вот именно об этом желтолицем и так мило сумбурном поэте думал Александров, когда так торжественно обещал Оленьке Синельниковой, на свадьбе ее сестры,
написать замечательное
сочинение, которое будет напечатано и печатно посвящено ей, новой царице его исстрадавшейся души.
— Да, и это правда. Липутин — это хаос! Правда, он врал давеча, что вы хотите какое-то
сочинение писать?
Потом я несколько охладел к его перу; повести с направлением, которые он всё
писал в последнее время, мне уже не так понравились, как первые, первоначальные его создания, в которых было столько непосредственной поэзии; а самые последние
сочинения его так даже вовсе мне не нравились.
В первые годы, или, точнее, в первую половину пребывания у Варвары Петровны, Степан Трофимович всё еще помышлял о каком-то
сочинении и каждый день серьезно собирался его
писать.
Господин обер-пастор города Герлица Рихтер восстал на
сочинение Бема, называемое «Аврора», за то, что книга эта стяжала похвалы, а между тем она была написана простым сапожником и о предметах, непонятных даже людям ученым, значит, толковала о нелепостях, отвергаемых здравым смыслом, и господин пастор преследование свое довел до того, что Бем был позван на суд в магистрат, книга была у него отобрана и ему запрещено было
писать; но, разумеется, хоть и смиренный, но в то же время боговдохновляемый Бем недолго повиновался тому.
Оставшись одна, она действительно принялась сочинять ответ мужу, но оказалось, что в ответе этом наговорила ему гораздо более резких выражений, чем было в письме Тулузова: она назвала даже Ченцова человеком негодным, погубившим себя и ее, уличала его, что об Аксюте он говорил все неправду; затем так запуталась в изложении своих мыслей и начала
писать столь неразборчивым почерком, что сама не могла ни понять, ни разобрать того, что
написала, а потому, разорвав с досадой свое
сочинение, сказала потом Тулузову...
— И Бем
написал много
сочинений? — спросил он.
— Речь идет о
сочинении католического священника-мистика Иоанна Госснера (1773—1858) «Дух жизни и учения Иисуса», изданном в Петербурге в 1823—1824 годах.], поправленный Василием Михайлычем Поповым, на который, втайне от меня, Фотий
написал омерзительную клевету…
Не успел я произнести эти слова… и вдруг вспомнил! Да, это оно, оно самое! Помилуйте! ведь еще в школе меня и моих товарищей по классу
сочинение заставляли
писать на тему:"Вещий сон Рюрика"… о, господи!
— Позвольте вам доложить, — вступился Очищенный, — есть у нас при редакции человек один, с малолетства
сочинение"о Полярном клопе"
пишет, а публиковать не осмеливается…
Это ему было нужно, во-первых, для того, чтобы видеть живописнейшие места в государстве, которые большею частью были избираемы старинными русскими людьми для основания монастырей: во-вторых, для того, чтобы изучить проселки русского царства и жизнь крестьян и помещиков во всем его разнообразии; в-третьих, наконец, для того, чтобы
написать географическое
сочинение о России самым увлекательным образом.
С этим он взял письмо и карточки и пошел в почтовую контору. Кроме этого письма, в кармане Термосесова лежало другое
сочинение, которое он
написал в те же ранние часы, когда послал повестку Туберозову. В этом писании значилось...
Я
написал Баллу, и он отвечал мне и прислал мне свои
сочинения.
В
сочинении этом, как
писал мне профессор, Хельчицкий около 4-х веков тому назад высказывал тот же взгляд на истинное и ложное христианство, который высказывал и я в
сочинении «В чем моя вера?».
Профессор
писал мне, что
сочинение Хельчицкого должно было быть издано в первый раз на чешском языке в журнале Петербургской академии наук.
— Есть циркуляр, чтоб всякой швали не пускать, а он по-своему, — жаловался Передонов, — почти никому не отказывает. У нас, говорит, дешевая жизнь в городе, а гимназистов, говорит, и так мало. Что ж что мало? И еще бы пусть было меньше. А то одних тетрадок не напоправляешься. Книги некогда прочесть. А они нарочно в
сочинениях сомнительные слова
пишут, — все с Гротом приходится справляться.
Именно:
написать одно глубокомысленнейшее
сочинение в душеспасительном роде, от которого произойдет всеобщее землетрясение и затрещит вся Россия.
— Печатать, братец. Это уж решено — на мой счет, и будет выставлено на заглавном листе: крепостной человек такого-то, а в предисловии Фоме от автора благодарность за образование. Посвящено Фоме. Фома сам предисловие
пишет. Ну, так представь себе, если на заглавном-то листе будет написано: «
Сочинения Видоплясова»…
—
Сочинение пишет! — говорит он, бывало, ходя на цыпочках еще за две комнаты до кабинета Фомы Фомича. — Не знаю, что именно, — прибавлял он с гордым и таинственным видом, — но, уж верно, брат, такая бурда… то есть в благородном смысле бурда. Для кого ясно, а для нас, брат, с тобой такая кувыркалегия, что… Кажется, о производительных силах каких-то
пишет — сам говорил. Это, верно, что-нибудь из политики. Да, грянет и его имя! Тогда и мы с тобой через него прославимся. Он, брат, мне это сам говорил…
В этот вечер он даже не
писал мемуаров. Видя его в таком положении, мы упросили его прочитать еще несколько отрывков из
сочинения «О благовидной администратора наружности»; но едва он успел прочесть: «Я знал одного тучного администратора, который притом отлично знал законы, но успеха не имел, потому что от тука, во множестве скопленного в его внутренностях, задыхался…», как почувствовал новый припадок в желудке и уже в тот вечер не возвращался.
«То, что
писали об них иностранцы, не может быть сюда причислено; ибо большая часть таковых
сочинений основана на догадках, ничем не доказанных, часто противоречащих истине и нелепых.
Державин в объяснениях на свои
сочинения говорит, что он имел счастие освободить около полуторы тысячи пленных колонистов от киргизов. Державин
написал свои Записки, к сожалению, еще не изданные.
Я решительно благоговею перед этим человеком! Да не я один, все сподряд благоговеют. Какое он теперь
сочинение пишет, о…о…о!..
— Вы как-то просили меня прочесть вам мои
сочинения, — все это вздор, они не стоят того, а вот я лучше желаю, чтобы вы прочли то, что я собственно для вас
написал. Можно вам передать это?
— Жаль!.. Очень жаль!.. Я еще в молодости читал ваши
сочинения и увлекался ими: действительно, в России очень многое дурно, и всем, кто умеет
писать, надобно-с
писать, потому что во всех сословиях начинают уже желать читать! Все хотят хоть сколько-нибудь просветиться!.. Какое же вам платье угодно иметь, почтеннейший господин Миклаков? — заключил Адольф Иваныч с какой-то почти нежностью.